«Старое ружьё», фильм, 1975 г. - Трейлеры

«Старое ружьё» (фр. Le Vieux Fusil) — немецко-французский кинофильм режиссёра Робера Энрико. Премия «Сезар» в 1976 году. Сюжет Действие картины происходит в 1944 году в городе Монтобан, Франция. Хирург местной больницы Жюльен Дандьё (Филипп Нуаре), безобидный толстяк, врач-гуманист, лечащий и бойцов Сопротивления и коллаборационистов из милиции, понимает, что скоро город освободят союзники, уже высадившиеся в Нормандии. Он отсылает жену (Роми Шнайдер) и дочь в свой родовой замок Барбери, а когда приезжает их навестить, с ужасом находит тела мирных жителей, убитых прямо в церкви, находит застреленную дочь и сожжённую из огнемёта жену. В замке засел отряд СС. Обезумевший от горя Жюльен находит дедовское ружьё и ломает опоры моста, гитлеровцы оказываются в ловушке. В деревню приезжает разведгруппа партизан, но мститель обманывает их, говоря, что все немцы уехали. Прекрасно зная все тайные ходы старинного, неприступного замка, доктор один вступает в бой с целым отрядом, истребляя всех немцев. Последними он топит двух солдат в колодце и, завладев огнемётом, сжигает немецкого гауптштурмфюрера, заодно поджигая замок. Параллельно ретроспекцией даны воспоминания о довоенной жизни семьи. Награды и номинации 1976 г. — 3 премии «Сезар»: за лучший фильм (Робер Энрико), лучшую мужскую роль (Филипп Нуаре), лучшую музыку к фильму (Франсуа де Рубэ) 1976 г. — 6 номинаций на премию «Сезар»: лучший режиссёр (Робер Энрико), лучший актёр второго плана (Жан Буис), лучшая операторская работа (Этьен Беккер), лучший сценарий (Робер Энрико, Паскаль Жарден), лучший монтаж (Эва Зора), лучший звук (Бернар Обуи) 1976 г. — премия «Давид ди Донателло» лучшему зарубежному актеру (Филипп Нуаре) 1985 г. — Премия «Сезар Сезаров» (Сезар десятилетия) «Старое ружьё», фильм, 1975 г. О фильме Эта французская картина вышла к 30-летию окончания второй мировой войны и пользовалась широким признанием критиков и зрителей, заслужив «Сезар» за лучший фильм года, а спустя 10 лет даже удостоившись «Сезара десятилетия» (подобная премия, к сожалению, потом почему-то не вручалась). «Старое ружьё» как раз относится к тому моменту в постижении мировым кинематографом военной темы, когда после увлечения в 60-е годы масштабными батальными кинополотнами или же военно-приключенческими лентами стал формироваться иной интерес — к психологическому, а порой и к психопатологическому подходу в анализе судеб людей, которые испытали на себе воздействие войны и эпохи тоталитаризма. Хотя тут возникали другие опасности при решительной смене оптики: с широкоформатной и всеохватывающей панорамы величественного экранного зрелища — на более камерное воспроизведение частной жизни, увиденной словно под микроскопом. Рассмотрение отдельной человеческой судьбы вообще вне связи с судьбами Истории, как и излишнее осовременивание прошлого, которое оценивалось с сегодняшних новомодных позиций, могли привести к вольному или невольному искажению реально происходившего. Но если, например, «Лакомб Люсьен» (1973) Луи Маля был всё-таки несправедливо воспринят французами чуть ли не как оскорбление памяти многих о второй мировой войне и о Сопротивлении, то «Старое ружьё» Робера Энрико через два года не встретило какого-либо раздражения в обществе, несмотря на очевидную полемичность в трактовке идеи личной мести за расправу над мирными жителями деревни Монтобан в 1944 году (а в основе данной истории — известная трагедия Орадура). Человек, который мстит немцам за смерть своей жены и дочери, делает это в одиночку, помимо всех — пусть и можно психологически оправдать стремление того, чьё горе столь велико, самостоятельно расквитаться за гибель близких. «Аз отмщение воздам». Библейское изречение точно характеризует такую месть. Слово «воздам» схоже со словом «создам». Что было создано, то и будет воздано. Каково преступление, таково и отмщение. Они отличаются только по знакам « » и «-». Но должны ли быть равны по жестокости?! Здесь возникает неожиданное: палач и мститель практически уравниваются. Разница лишь в том, что решившийся на отмщение имеет право на ответную жестокость, а первоначальный «сеятель зла» — нет. В какой-то момент авторы «Старого ружья», вероятно, переступают грань психологической правды, когда их герой, провинциальный доктор Жюльен Дандьё, начинает мстить как бы по инерции. Сознание продолжает привычно воспроизводить воспоминания о жене Кларе и дочери Флоранс, но они словно проходят мимо, не задевая его. То, что осталось в памяти из прежнего существования, становится своего рода реальностью. Жюльен забывает, что уже нет ни Клары, ни Флоранс. В финале он едет с другом Франсуа в машине и приглашает к себе домой, говоря, что жена будет рада. И только после этого вспоминает обо всём случившемся — слёзы застилают глаза. А в это время из глубины кадра медленно выезжают на велосипедах трое: счастливые родители вместе с девочкой. Повторяется начало фильма, причём без заключительного стоп-кадра. Можно интерпретировать так: Клара и Флоранс отнюдь не умерли в представлениях Жюльена, всё ещё живы в его памяти, и теперь это является единственной реальностью для человека, лишившегося смысла бытия. К тому же воспоминания в картине расположены так, что мы движемся в глубину лет. И последнее из них раскрывает обстоятельства знакомства Жюльена с Кларой. А уходящий в затемнение финал, весь наполненный радостью жизни, будто предполагает новое начало. Что было бы со всеми героями, если бы не война… Но как же быть с подлинной действительностью?! Временами складывается впечатление, что Жюльен Дандьё начинает мстить уже без причины — просто потому, что получает удовольствие от жестокости. Неслучайно, что он — хирург (то есть человек, привыкший к виду крови). Знаменательно появление эпизода из детства героя, когда отец взял маленького Жюльена на опасную охоту и застрелил у него на глазах дикого кабана при помощи ружья, заряженного картечью. Именно это смертоносное оружие достаёт из тайника уже взрослый Дандьё, с усердием и сосредоточенно протирает его, готовясь к расправе над немцами, которые зверски убили жену и дочь. Филипп Нуаре, тоже отмеченный «Сезаром», вполне убедителен в данной роли, поскольку веришь в то, что такой тихий и спокойный человек мог скрывать в себе яростную жажду мести. Кстати, убивает Жюльен довольно спокойно, деловито, неторопливо. Лишь в двух случаях его лицо искажается от ненависти и отчаяния, страха и бессилия. Дандьё заходит в церковь и видит там страшную картину: на полу убитые люди, повсюду кровь. Ярость застилает глаза — схватив статую Христа, он начинает крушить всё подряд. Бог против всех, а не за всех. Значит — каждый только за себя! А в другой сцене, когда Жюльен видит труп своей тринадцатилетней дочери в траве и обугленные от огнемёта останки жены, он представляет, как это случилось, валится беспомощно на землю, закрыв руками рот, чтобы немцы не услышали рыданий. Но вот со старым ружьём в руках герой сразу же обретает решимость: он знает, что делать! И с неописуемой злостью на лице уничтожает из огнемёта последнего немца — офицера, собравшегося от отчаяния покончить жизнь самоубийством. Хотя нельзя забыть совершенно иного Жюльена Дандьё: заботливого, доброго, нежного, ласкового и даже забавного в своих отношениях с женой и дочерью, трогательного и романтичного во время первой встречи с Кларой. Как раз истинным наслаждением является возможность любоваться вместе с главным персонажем этой восхитительной женщиной. Роми Шнайдер, которая, увы, была обойдена вниманием французских киноакадемиков, поистине великолепна в роли жены, полна очарования и на редкость открыта, можно сказать, распахнута вовне — навстречу жизни, излучая радостный свет, щедро даря улыбки и смотря на мир весёлыми, искрящимися глазами. Её лицо просто озарено любовью — к мужу и дочери, к той счастливой довоенной поре, когда всё казалось преисполненным удивительного покоя и умиротворения. Но уже в эпизоде праздника в замке Жюльен застаёт Клару плачущей в подвале — предчувствие тревоги и неясное беспокойство как будто нечаянно коснулись её своими крылами, позволив ощутить дуновение близкой трагической кончины. А в момент расправы Клара — абсолютно другой человек. Она стоит перед дулом огнемёта — и смотрит с ненавистью и страхом, спокойно (как только и могут смотреть в глаза смерти люди твёрдые и сильные) и всё же растерянно. Разумеется, она боится умереть, но презирает тех, кто сейчас её убьёт. А растерянность вызвана тем, что эта женщина впервые столкнулась с ужасным и не имеющим никакого оправдания: только что были убиты много людей из деревни, а ей самой так и не удалось спасти свою дочь. В конечном счёте, именно этот крупный план невинной жертвы, не отводящей своего лица от творящегося вокруг ада, ни за что не исчезнет из памяти и может быть единственным моральным искуплением как для главного героя «Старого ружья», так и для зрителей. Они способны понять и простить ему безжалостную месть, в осуществлении которой человеку следует, прежде всего, опасаться собственного расчеловечивания.